Крушение антенны - Страница 3

В сани Грикуха сел задом наперед, так научила Домовиха. В сани же, в гробовую подстилку, сено, - насовала Домовиха полыни, на случай - выскочит колдун, услышит запах полынный, и тогда - опять в гроб.

Кроме Малины Иваныча, Пыхтелки и Домовихи, никто из чужих провожать покойника не пошел. Двинулись было шагом, да Домовиха велела Грикухе мерина подстегнуть: колдунов возят рысью.

Мороз был сумрачный и серый. Солнце, - может, его давно уж и не было, - погасло где-нибудь в недвижном закатном провале, - не показывалось целый месяц; а может, ползло по самому краю закатной стороны на костылях, подбитое в германскую войну. Такие знакомые летние овраги нахмурились сердито. Понуро, как весенняя скотина, торчали скелеты деревьев. До кладбища было далеко - три версты по косогорам. Пахло широко, так, что грудью не охватишь, - снежным морем и лошадью.

Под гору Грикуха уезжал далеко вперед; в гору провожатые его нагоняли, почти вплотную подходили к широкому тесовому гробовому изголовью покойник лежал головой назад. Грикуха сидел неподвижно, не моргая матреньими глазами, как сидят в санях крестьяне вообще, когда дорога и поклажа легкие, когда нет заботы о лошади.

- А ты, Марфутка, складна такая стала - малина, - внезапно сказал Малина Иваныч над ухом. - Пожалуй, с парнями гуляешь, так и замуж пора. Тебя летось в лесу не с одним видали.

- И ни с кем меня в лесу не видали, и отстаньте, - загораясь злобой, трепыхнулась Мара. - И ну вас, сами к девкам пристаете все... И потом я мужичкой не буду, в прислуги тоже не пойду, учиться буду, и... и... и... и все.

- Скла-адно, - вздохом в ответ Малина Иваныч, и перегорелой махоркой потянуло в Марин рот. - Это, сталботь, са-ветское мясо. Рыфысыры. А деньги плотют вам?.. парни-то?

Марочка остановилась и - с ненавистью:

- Дурак ты. Облом деревенский, чорт, чорт, чорт... хоть и председатель!

и дальше, за гробом. А сзади - по-матерному. И потом, издалека, старушечий шопот:

- Ты, касатка, на то не гляди, что он у вас с дурцой; таперь его оженить, сам за хозяина будет, все изделает. Пых-пых-пых...

- Таперь вас и соседи сторониться не будут, ранее все ненаших пужались. А ты на ето не гляди-и-и...

- Пых-пых-пых...

Вместе с гробом в санях лежал куль овсяных отрубей, поэтому от церкви навстречу покойнику вышел поп в камилавке, с крестом в руке, тусклая епитрахиль, колыхаясь, в'едалась в черную гладь надетого на полушубок подрясника. Спросил Грикуху:

- С собой захватил, аль на дом приходить?

и затянул:

- ...тый бо-о-же, ...тый кре-е-епкий...

- Не поможет, касатка, не поможет. Оно надо бы ув святой воде ополоскать, пых-пых-пых, а то усе равно, пропащая его душенька...

За попом шел человек в протертой до дыр кожаной куртчонке; большая кудлатая голова как-то странно качалась в такт похоронной песне, кадило не шло к коротким штанам, обнаруживавшим высокие вязаные чулки, да и вообще было трудно поверить, что это был дьякон Сергей Афанасьич, - конечно, тому, кто давно его не видел.

Дьякон с попом тянули свое похоронное, а Грикуха вылез из саней и со всей силы нахлестывал мерина по спине: не хотел мерин итти в высокую кладбищенскую гору, да и только. Грикуха обозлился, сломал елочку, стал елочкой лупить мерина по бедрам, но мерин все не шел. Тогда дьякон, бережно прикрыв кадило, передал его Маре и взялся за оглоблю, Грикуха за другую, поп стал сзади саней и уперся в гроб.

- Ну-ка, навались-навались разом, - сказал Малина Иваныч, напирая плечом в ременную перетяжку дуги, - ну-ка еще разик, ну-ка - дружней.

Поп, кряхтя, заскреб валенками по снегу, все по тому же месту; сани не двигались. Поп выпрямился:

- О, чтоб тебя розорвало, - светски, в нос. - Что он у вас, норовной, что ли? Гор не любит, должно быть?

Малина Иваныч схватил мерина под уздцы, потянул к себе. Мерин шагнул - и тоже остановился; повел ухом, словно спрашивая: - а дальше что будет? Постояли, посмотрели друг на друга, на мерина. И - внезапно сорвавшись с мест - все разом - заколотили, захлестали, задубасили по мериновой спине чем ни попало. Мерин попробовал брыкнуться - ноги не достали даже до передка саней; тогда стал смирно, философски, думая и показывая свои думы: - сколько ни лупите, когда-нибудь перестанете...

- Надоть, видать, на руках, - полувопросом Малина Иваныч.

- А я-то в рясе как же? - недоуменно-жалобно поп. - Заплетаться будет.

- Нябойсь, не пьянай, берись, - решительно Малина Иваныч, заходя сзади, к гробовому изголовью. - Это тебе не при царизме, носильщиков нету.

Кряхтя, подняли гроб на руки - впереди Грикуха и дьякон, сзади председатель и поп; тронулись в гору.

Стремоухов написал на фронте целую поэму о похоронах мужика; в поэме говорилось, как умирает крестьянин, земля-матушка плачет по нем синими слезами, а он - мужик-то - уж идет к ней, к землице-то и сам становится землицей. Подал поэму знакомому писарю. Писарь читал три дня, потом вместо стремоуховских выражений вставил некоторые свои. Вышла такая похабщина, что полковая канцелярия целую неделю грохотала особым, писарским смехом, а писаришки помельче до самого конца фронта задевали Стремоухова цитатами из поэмы. На петроградском заводе и на фронте Стремоухов жил мечтами о деревне, тянулся к ней; а приехал домой, в деревню, повернулась она к нему бальшущим кукишем.

В гору поднялись не сразу, с остановками - Пыхтелку оставили при лошади. В гору шла дорога, поэтому нести тяжелый - для попа тяжелейший гроб было споро; а вот, как свернули с дороги,

- Эт-то што ж, земля-матушка не примат, вот они, ненаши-то, - ворчала Домовиха,

нарушился тот обычный ход, каким несут всегда покойников, - в ногу; затяпали как попало валенищами по глубокому, хоть и подмороженному, снегу, проваливаясь; закачался Сергеичев в гробу; закряхтел поп под невыносимой ношей: плечи поповские - нежные, просвирные. С крестов смотрели надписи - деревенские, немудрящие: