Крушение антенны - Страница 2

- Стало, ты крест знаешь, - подтвердил Малина Иваныч. - Так. Ну, а там, гляди, что?

И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, - зеленая, острая, а за крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т - радио-мачта, антенна.

- Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? - зашептала Пыхтелка, ето таперь к чяму жа?

- К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, - хмуро ответил Малина Иваныч. - Противоцерковная вещь.

- Дык, ведь, там телеграф, - робко сказали в стороне. - Мачта телеграфная ето.

- Уч-чоны больно стали, - брякнул небрежной издевкой председатель. Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу сказывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается проволока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это... в обще-государственном масштабе.

- Сказывали, будто без проволоки действовает.

- Думаешь, - бога отменили, так и проволоку отменили, - со злобой огрызнулся Малина Иваныч. - Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле никаких!

- Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет.

- Она и есть.

- А ты ее спроси. Нябось, знает.

А Марфутка - колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспитание. Четыре года уж в колонии живет, - по-немецки да по-собачьи лопотать может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: - в колонии делу не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой декрет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Марфутка помалкивает.

- Нехорошо. Чать, она к деду.

- Шшшшши!

- Марфутка! Ма-арфутк!

- Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не велела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой.

- Ма-арочкой. Хррры...

- По-советски.

А Марфутка, - да какая она Марфутка, когда Мара, - шла, усупившись в землю, - не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь себя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и "опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит,

а это - Коля Черный,

провожать Мару на деревню строго запрещено.

У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос от воздуха, сказала:

- Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я вам от Шкраба лекарство принесла.

Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина Иваныч.

Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстинных гультиках напружились, раскарячились еще больше, - вот, вот, сейчас лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал:

- А с парнями гулять - вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, малина. Дед помирает, а она по-хранцузски.

Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой лягушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка икая.

Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрестился, нерешительно сказал:

- Помер, должно...

- Нет пульса? - глотая слезы, спросила Мара.

Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел:

- Про мерина-то, про мерина-а-а...

- Ну, и парень у вас, малина, - надгробным шопотом председатель, Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, - зови прибирать, што ль... Это он про какого мерина, ась?

- Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, - глупым голосом затянул Грикуха. - Мерин, он, грит, умней тебя-ааа...

Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и - строго:

- Наро-од! Помер Сергеичев-то наш!

Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу.

Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал домой. Кто-то пустил:

- Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти забижать будут, в одиночку-та.

- А мне чорт с вами, - в сердцах выругался Малина Иваныч, и услыхал за спиной:

- Рррробя... Кто со мной в осинник?

- Ну, пом.

- Девок, девок зови!

- Пойдут они, как не так!

- Трогай, убогай.

Вста-ва-ай, проклятьям заклейме-енай.

- Дура, человек помер, а ты шо поешь?

- Надоть не ето, надоть похороннай.

- Вали похороннай.

Атец, па-пируям в роскошным дварце,

Трявогу вином залива-а-ая...

А бабок в Кучевке - множество, не одна Пыхтелка. Взять Домовиху; всех чертей по именам-отчествам знает; как пойдет перебирать: - тут тебе и водяной, тут и дворовой, и лесной, и болотный, - срамотища. Кажное помело у ней - чорт. Ее и полечить от чертей подумакивали - где! Возили еще к земскому фершалу Игнат Семенычу; так она от него турманом: - это, орет, - самый главный чорт и есть. А уж как поселился на горбачевской даче Шкраб, тут она совсем ополоумела. - Энтот, - говорит, - главней всех чертей и анчуток. ОН. А лекарства там всякие выходят по-домовихиному - зелия смрадные. Вот она какая.

Это - из рассказов Стремоухова.

Ночь. Мара провела все в той же старой, знакомой избе, рядом с мертвым телом. Покойного деда она не боялась, привыкла к мертвым и к падали еще с детства, как привыкает всякий крестьянский ребенок. Но спать не могла - кусали клопы и было душно, не так, как в колонии, где форточки в спальнях открыты и днем и ночью, и летом и зимой. На утро деда Сергеичева повезли на кладбище, в село.